Лето_м, 35 - 25 марта 2008 21:46

Последний танец

Убийца жизни – это больно? Это страшно? Это совестно? Как много огня можно погубить, убив. Как простые случайности спасают одного, убивают другого?! Это так надо. Хрупкость слов придумали боги, чтоб их тотемами восхищались. И кошки не умеют лишь потому разговаривать, что их слова весомы слишком. Умеет разговаривать тот, кому менее всего нужна речь, тот, от чьей речи пользы меньше, чем от абсолютного нуля. Верность этих слов – совсем слепа, не услышана никем.
Ее имя носит только тот, кто не верит в жизнь. Потому не верит и в жизнь. Потому и не живет. Ее имя – это сгусток постепенно движущихся кровавых волн, мягких, но колких. Она не любила цветов. Они казались ей мертвыми, если стояли на подоконнике и испускали душистый аромат. Они не имели в себе жизни… Цветы, стоящие в вазе, для нее – это как человек, вскрывший себе вены и кровь, вытекая, оставляет его вены и тело бездушным. Так и они, ярко-розовые цветы…
Ее волосы были чуть длиннее, чем шерсть канадского сфинкса. Черные, крашеные волосы и постоянный запах табака – это то, что выделяло ее. Это было ее визитной карточкой. Кроме этого, она все время носила черные кожаные перчатки без пальцев. Она никогда на улице их не снимала. Она прятала под ними многочисленные шрамы. Она вскрывала себе вены и уродовала ладони. Она любила свою кровь пить. Она рисовала своею кровью. Шедевры рисовала. Ее ногти были выкрашены в черное. Ее боялись. Она была ранимой. Ее стихи и картины имели бы успех, если бы она рисовала их гуашью или маслом, а не кровью… она любила вкус железа.
По вечерам она выходила в парк с розовым цветком, где мало людей и много голубей. За полчаса весь парк мог насытиться ее мыслями, призрачными и сумасшедшими. Но она всегда думала об одном лишь, об одном… она вдыхала то чистый свежий вечерний аромат, то никотин. Она предпочитала делать себе больно, приносить вред. Ее картины были нарисованы сначала воображением, сидя здесь на скамье и слушая музыку ветров и листьев осенью, птиц мертвых – зимой, весной же – вдыхала она запах тающего снега и летом ее черные губы прикасались к прохладе вечера безлюдно-спокойного. Она плавилась. Часто сигареты выпадали из ее рук – она была полуживой, полоумной. Она не ела три дня, на четвертый же выпивала бокал теплого вина и снова отправлялась в дорогу. Ее кровь была самой прозрачно-красной… а ее алое платье и глаза искренне серые придавали некую торжественность дням, проходящим вне ее существа. Она не была наркоманкой. Она просто резала себя. Резала кожу и рисовала кровью. Ее была слишком чувствительной и необычайно бледной. Только закатное солнце вечернее могло нарисовать на ее лице улыбку.
Все время, каждый день, когда на часах было семь вечера, она вставала и шла направо от парка по направлению к лесу.
Летом лес необычно был поющим… мрачно-торжественным, и она плакала, пока шла по тропинке, ею протоптанной. Так было уже три года и одиннадцать месяцев. Она подходила к старой осине, снимала перчатку на правой руке и касалась корней, потом снова взахлеб, снова плакала. Вся краска по лицу растекалась. Она одевала перчатку, и ложила цветок у корней осины. К тому времени луна всходила. Она доставала нож и оставляла очередную рану на ладони, поливая каплею крови цветок… и к черту покидала это место.
– Прошло столько же, сколько и осталось… - и исчезала она в сумерках деревьев и тумана.
Приходя к себе в маленькую квартирку, она начинала рисовать печаль свою. Она рисовала одно и тоже… Она рисовала лицо. Но без слез уже, без истерики - почти безмолвно, только изредка напевая что-то. Она любила свою кровь. Ее мукам приходил конец только на три часа в чутки, когда она ложилась спать, сняв с себя кровавое платье, оставшись нагою…
Потом снова утро, снова парк… снова картины… и розовый цветок… и так по кругу. Те же слезы, та же искренность.
Ее квартира до краев была забита разными мольбертами и чистыми холстами. Свободным был только сан узел, в котором весь старый, слегка заплесневелый кафель был измазан кровью.
Она спала. Утро еще не скоро, но истекут три часа. Ее постель была всегда в крови. Слезы и кровь. Кровь и слезы. Не сказать только о снах, что снились ей…
Ее длинное красное платье, казалось, сотканное из крови, что варится в огне… развивалось на ветру, и она смотрела на угрюмое небо… и звезды плакали. Вдали она увидела огонь, запах дыма так отчетливо доносился до ее нюха… обнимал ее скулы и голые ступни… она видела, как горит ее осина… она приняла огонь себе в глаза. Она выбежала необутая по камням… и в лес.
Ее осина вспыхнула не из чего… и слезы рекою брызнули… соленые и горячие… она стояла минуту неподвижно и потом сорвалась резко. Она побежала назад, в дом и начала выносить все свои картины, все, что было написано кровью, и несла все это к осине и кидала в огонь.
Огонь!!! Только огонь!
Когда все картины были в огне и потрескивали, она сняла с себя платье, и кинулась в этот огонь. Плавились ее волосы, ее кожа… самая чувствительная кожа… она горела… было светло. От огня. От крика. Она зажгла ночь. Она танцевала горящей… и пела как поет тот, кто потерял надежду в жизнь, кто потерял любимого человека. Она не просила спасения – она просилась к ней. Туда, где она, будет не больно… а место их первой встречи, здесь, возле осины, было священным, когда оно загорелось, - это был знак, что пора, пора к ней… туда, где цветы не бывают мертвыми…
Крик раздавался весь день после… в виде эхо… и зацвели красные маки. А розовый последний цветок, что она принесла к осине, так и не сгорел… он лишь стал сухим и на нем остались только две красные кровавые капли…

• 
• 
•